Кисо

В соавт. с Алексеем Смирновым

- Кисо?..

- Ку-ку!

Большое видится издалека, и оценивать современный этап эволюции предстоит не нам. Однако мы уже знаем, что стабильность и неизменяемость не всегда соответствуют тупиковой ветви развития. Может быть, это никакой не тупик, а пьедестал почета. Вот взять, к примеру, споры сибирской язвы - они само совершенство. Ничто-то на них не действует, и они остаются инвариантной страшной гадостью без всякого вреда для себя. Зачем им развиваться? Они всех нас сделают. Или, например, крокодил в описании, данном одним петербургским философом. Он такой уже миллионы лет. На хрена ему меняться? Ему по сараю, читай - по кайфу; он лежит бревном из эпохи в эпоху и жрет все, что ходит мимо. Мы еще посмотрим, кто выживет - мы или крокодил.
Более того: мир есть воля и представление. К несчастью. Крокодилова воля представила такой мир, в котором крокодил будет жить вечно. Он сожрал епископа Беркли и не заметил. У него такой мощный шопенгауэр, что он обойдется без шпенглера. А наша фантазия в сравнении с крокодиловой заметно хромает.
Приходя в уныние от крокодила, начинаешь оглядываться по сторонам в поисках обнадеживающих островков стабильности. Главным условием выживаемости является отсутствие всепронзающего Логоса, который мыслители в слепоте своей славят на разные голоса, тогда как в действительности он просто вектор, задающий развитие - неважно, какое, ибо это заведомо рискованный процесс.

Одним из таких островков - точнее, отмелей - оказывается кисо.
Оно наделено железной волей, ибо мир все больше и больше становится его представлением, соревнуясь с миром крокодилов и спор.

Кисо бывает двух пород: голубое и розовое. Голубое кисо отличается вдумчивостью, полагая в основу некую мораль и ошибочно воображая, будто владеет последней и вообще понимает, что означает это слово. Розовое кисо любит общаться и дружить, считая, что для этого достаточно самого факта: оно - кисо.

Голубое кисо имеет способность к психопродукции. Есть распространенное заблуждение, будто голубое кисо умнее, чем розовое. Это не так. Оно просто более активно во взаимодействии с действительностью, данной ему в галлюцинациях. Кисо всегда галлюцинирует. Само по себе это не страшно. Галлюцинируют не только кисы, а все - даже козлы и суки. Психиатры считают, что страшны не столько сами галлюцинации, сколько желание в них разобраться. Конечно, это опасно не для кис, а для окружающих.

Розовое кисо привносит в мир один-единственный факт: я - кисо. С этим невозможно спорить. Более того - и незачем. Поэтому розовое кисо окружено людьми, которых этот факт устраивает. Оно пишет валентинки и коллекционирует сумочки.

С голубым кисо все несколько сложнее. Понуждаемое позывами на психопродукцию, оно может нарваться на противодействие среды. Оно ищет обратной связи, читай - признания не только себя самого, но и того, что оно говорит и делает. Розовое кисо, в отличие от голубого, в общем-то, не делает и не говорит ничего. А голубое кисо тем временем вторгается в сферы влияния высших приматов, которым это в итоге надоедает. Кисо гонят. Кисо свирепеет и начинает метить территорию, призывая кошатников в свидетели и союзники. В нем просыпается мстительное коварство, недоступное розовому кисо. Голубая порода, в отличие от розовой, довольно настырна. Если кисо привыкло гадить в полюбившемся месте, то никуда с него не уйдет.

Розовое кисо пишет так: «Здравствуй, мой дорогой дневничек! Мне тёпленько и уютненько. Я чищу мандарин».
Голубое кисо не настолько довольно мироустройством. Оно пишет: «Мне сейчас было бы очень уютненько и тёпленько, если бы не пост этой гадины XYZ, которая испортила мне настроение. Она считает, что аборт лучше делать не на шестой неделе, а на шестой с половиной.» И так далее.

Голубое кисо знает, как строить сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, но в отношении к другим видам это умение оказывается ненужным украшением и помехой. Потому что голубое кисо смутно догадывается, что если в естественном отборе оно, возможно, и победит по причине живучести, то побеседовать на равных с шимпанзе оно никогда не сможет. А ему этого очень хочется.
Розовое кисо тоже может возмутиться. Но это событие настолько обескураживает его самого, что кисо быстро истощается.

Неотъемлемая черта любого кисо - особенное, ему одному присущее сочетание лиризма и неуместности с избыточностью. Кисо когда-то где-то слыхало, что красота спасет мир, но в силу присущей ему неспособности концентрироваться долго на чем-то одном, кисо про красоту услышало, а что это такое - не дослушало и ускакало. Мысль, что «красота спасет», зудит где-то в кисовом мозгу, и кисо тревожится. Ведь слово «спасет» сообщает ему едва уловимый намек на угрозу. Упомянутое уже неумение вникать в суть явлений препятствует кисо выяснить, что, собственно, угрожает миру, и надо ли его спасать. Более того, поскольку у любого кисо хорошо развито подавление негативных импульсов, что очень полезно, кстати сказать, с точки зрения эволюции; кисо тревоги не осознает и мечется в смутной тоске, непрерывно ища красивое и стремясь к нему, как к пузырьку валерианки. Ошибочно полагая, что это и есть чувство прекрасного.

Таким образом, кисо любит все, что оставляет ему надежду спасти мир. С учетом сказанного в самом начале, оно, возможно, правильно улавливает самую суть своей миссии - в конце концов, оно понуждается к воображению и, следовательно, спасению мира бактериальными и крокодиловыми архетипами, оставшимися в нем с онтогенеза. Кисо обязательно (явно или тайно) стихо-, музыко- и живописует. Причем, делает это, как уже было сказано, лирично, неуместно и избыточно. Стихи льются из кисы такими же потоками, как лилась вода из лошади Мюнхгаузена. Также из кисо льются песни, проза и полотна. Впрочем, с изобразительным искусством у кисо сложнее, так как оно требует не только «духовных», но и материальных затрат (ватман, холст, масло, растворитель), а на это уже пойдет не всякое кисо, а только самое целеустремленное.

Голубое кисо более продуктивно в смысле прекрасностей. Это и понятно: оно активнее, шире соприкасается с им же воображенным миром, а потому более тревожно. Спасаясь бегством от собственного подавленного ужаса уничтожения («спасти мир, спасти мир!»), оно вынуждено продуцировать прекрасности. Розовое кисо с виду более гармонично. Чаще оно просто заедает бессознательную тревогу тирамису, полагая это занятие достаточно серьезным, чтобы писать: «Сегодня я ела тирамису. Ням-ням!» И так далее.

Кисо всегда галлюцинирует, как уже было сказано. Наиболее выпукло это проступает в кисовой страсти к морализаторству. Если розовое кисо больше всего любит красивое, и украшает завитками и листочками все, что попадется ему под руку, то голубое самозабвенно борется с плохим.
Плохое кисо представляет себе также смутно, как и красоту. Поэтому борьба с плохим за красоту (мира) в исполнении кисо выглядит, как непрерывное словообразование. Кисо разговаривает. Про красивое и про плохое. Красивое - это красиво, утверждает кисо. А плохое - плохо. И так - без конца. В качестве плохого для кисо проступает то один, то другой фрагмент кисовой действительности. Преломляясь в лучах то вечернего, то утреннего солнца, фрагмент кажется то хуже, то лучше, то вовсе исчезает из виду. Кисо еще некоторое время рассуждает само с собой о том, почему это было плохо и некрасиво, а затем неминуемо отвлекается на что-то другое. Иногда кисо путается и начинает ругать то, что недавно само же хвалило (и наоборот). Но в силу неспособности концентрироваться оно не замечает и этого.

У кисо нет чувства юмора. Поскольку наличие указанного свойства предполагает некую способность к двойственности восприятия, к принятию неоднозначности текущего процесса, то можно легко догадаться, что кисо напрочь лишено всего этого. И хорошо. С точки зрения эволюции юмор бесполезен и даже вреден, так как имплицитно включает в себя сомнение. Крокодил же, например, ничему не смеется, он льет слезы. Для кисо (любой расцветки) текущее в каждый конкретный момент времени лишь таково, каково оно в сознании данного кисо и больше никаково. Допуск наличия какой-либо инаковости сущего невозможен для кисо. По этой же причине кисо лишено самоиронии и самокритики. Кисо не способно так вывернуть мозг, чтобы увидеть себя со стороны. Даже в фантазии.
Кисо мыслит себя прекрасным. Оно голубое или розовое. И, по правде сказать, это действительно не смешно. А в исторической перспективе- беспроигрышно.

В кисо ничто не держится. Вы, конечно, хотите спросить, что именно, но в том-то и дело, что на этот вопрос невозможно дать уточняющего ответа. Ответ именно такой: «ничто». Поэтому кисо (как голубое, так и розовое) столь же однообразно во всех своих поползновениях любого рода, сколь неуспешно и наоборот. И то, что сторонний наблюдатель сочтет за упорство, на самом деле есть не что иное, как необучаемость.
Кисо никогда не делает выводов. Оно забывает обещания. Оно не способно хранить секреты. Оно не замечает прозрений. Оно не помнит неудач. Оно неизменно. Кисо - всегда кисо, и это худшее, что может случиться с каждым из нас. Изменяйтесь, иначе вы станете кисо и будете жить вечно!

* * *

- Слишком пространно. Чем отличается кисо от некисо? Если коротко.
- Некисо - не кисо, чего тут думать?
- Не-е-е-е … Вот кисо и дуро - в чем разница?
- Гм. Дуро - квантуется, оно ведет себя дробно по мере задействованности. А кисо - непрерывно проистекает.
- Хорошо. А еще проще?
- Дуро не распознается в стабильной экзистенции и обнаруживается лишь в моменты возмущения среды. В промежутках между идиотствами дуро ведет себя относительно адекватно реальности, и не позиционирует себя кисой.
- А кисо?
- Кисо - инварианта. Ритмичному и постоянному колебанию между дуро и умницо может соответствовать м+++ло. Но об этом позже. Мы поймем это намного глубже, когда отправимся вокруг света на корабле «Бигль».
- А мы сами - кисо?
- Нет. Кисо не может написать про кисо. И в этом его приоритет.